— Где же во­жа­тый?  — спро­сил я у Са­ве­льи­ча.

«Здесь, ваше бла­го­ро­дие»,  — от­ве­чал мне голос свер­ху. Я взгля­нул на по­ла­ти и уви­дел чер­ную бо­ро­ду и два свер­ка­ю­щие глаза. «Что, брат, про­зяб?»  — «Как не про­зяб­нуть в одном ху­день­ком ар­мя­ке! Был тулуп, да что греха таить? за­ло­жил вечор у це­ло­валь­ни­ка: мороз по­ка­зал­ся не велик». В эту ми­ну­ту хо­зя­ин вошел с ки­пя­щим са­мо­ва­ром; я пред­ло­жил во­жа­то­му на­ше­му чашку чаю; мужик слез с по­ла­тей. На­руж­ность его по­ка­за­лась мне за­ме­ча­тель­на: он был лет со­ро­ка, росту сред­не­го, ху­до­щав и ши­ро­ко­плеч. В чер­ной бо­ро­де его по­ка­зы­ва­лась про­седь; живые боль­шие глаза так и бе­га­ли. Лицо его имело вы­ра­же­ние до­воль­но при­ят­ное, но плу­тов­ское. Во­ло­са были об­стри­же­ны в кру­жок; на нем был обо­рван­ный армяк и та­тар­ские ша­ро­ва­ры. Я под­нес ему чашку чаю; он от­ве­дал и по­мор­щил­ся. «Ваше бла­го­ро­дие, сде­лай­те мне такую ми­лость,  — при­ка­жи­те под­не­сти ста­кан вина; чай не наше ка­зац­кое питье». Я с охо­той ис­пол­нил его же­ла­ние. Хо­зя­ин вынул из став­ца штоф и ста­кан, по­до­шел к нему и, взгля­нув ему в лицо: «Эхе,  — ска­зал он,  — опять ты в нашем краю! От­ко­ле Бог при­нес?» Во­жа­тый мой миг­нул зна­чи­тель­но и от­ве­чал по­го­вор­кою: «В ого­род летал, ко­ноп­ли кле­вал; швыр­ну­ла ба­буш­ка ка­муш­ком  — да мимо. Ну, а что ваши?»

— Да что наши!  — от­ве­чал хо­зя­ин, про­дол­жая ино­ска­за­тель­ный раз­го­вор.  — Стали было к ве­чер­не зво­нить, да по­па­дья не велит: поп в го­стях, черти на по­го­сте.

«Молчи, дядя,  — воз­ра­зил мой бро­дя­га,  — будет дож­дик, будут и гриб­ки; а будут гриб­ки, будет и кузов. А те­перь (тут он миг­нул опять) за­ткни топор за спину: лес­ни­чий ходит. Ваше бла­го­ро­дие! за ваше здо­ро­вье!» При сих сло­вах он взял ста­кан, пе­ре­кре­стил­ся и выпил одним духом. Потом по­кло­нил­ся мне и во­ро­тил­ся на по­ла­ти.

Я ни­че­го не мог тогда по­нять из этого во­ров­ско­го раз­го­во­ра; но после уж до­га­дал­ся, что дело шло о делах Яиц­ко­го вой­ска, в то время толь­ко что усми­рен­но­го после бунта 1772 года. Са­ве­льич слу­шал с видом боль­шо­го не­удо­воль­ствия. Он по­смат­ри­вал с по­до­зре­ни­ем то на хо­зя­и­на, то на во­жа­то­го. По­сто­я­лый двор, или, по-та­мош­не­му, умет, на­хо­дил­ся в сто­ро­не, в степи, да­ле­че от вся­ко­го се­ле­ния, и очень по­хо­дил на раз­бой­ни­че­скую при­стань. Но де­лать было не­че­го. Нель­зя было и по­ду­мать о про­дол­же­нии пути. Бес­по­кой­ство Са­ве­льи­ча очень меня за­бав­ля­ло. Между тем я рас­по­ло­жил­ся но­че­вать и лег на лавку. Са­ве­льич ре­шил­ся убрать­ся на печь, хо­зя­ин лег на полу. Скоро вся изба за­хра­пе­ла, и я за­снул как уби­тый.

Проснув­шись по­ут­ру до­воль­но позд­но, я уви­дел, что буря утих­ла. Солн­це сияло. Снег лежал осле­пи­тель­ной пе­ле­ною на не­обо­зри­мой степи. Ло­ша­ди были за­пря­же­ны. Я рас­пла­тил­ся с хо­зя­и­ном, ко­то­рый взял с нас такую уме­рен­ную плату, что даже Са­ве­льич с ним не за­спо­рил и не стал тор­го­вать­ся по сво­е­му обык­но­ве­нию, и вче­раш­ние по­до­зре­ния из­гла­ди­лись со­вер­шен­но из го­ло­вы его. Я по­звал во­жа­то­го, бла­го­да­рил за ока­зан­ную по­мощь и велел Са­ве­льи­чу дать ему пол­ти­ну на водку. Са­ве­льич на­хму­рил­ся. «Пол­ти­ну на водку!  — ска­зал он,  — за что это? За то, что ты же из­во­лил под­вез­ти его к по­сто­я­ло­му двору? Воля твоя, су­дарь: нет у нас лиш­них пол­тин. Вся­ко­му да­вать на водку, так са­мо­му скоро при­дет­ся го­ло­дать». Я не мог спо­рить с Са­ве­льи­чем. День­ги, по моему обе­ща­нию, на­хо­ди­лись в пол­ном его рас­по­ря­же­нии. Мне было до­сад­но, од­на­ко ж, что не мог от­бла­го­да­рить че­ло­ве­ка, вы­ру­чив­ше­го меня если не из беды, то, по край­ней мере, из очень не­при­ят­но­го по­ло­же­ния. «Хо­ро­шо, - ска­зал я хлад­но­кров­но, если не хо­чешь дать пол­ти­ну, то вынь ему что-ни­будь из моего пла­тья. Он одет слиш­ком легко. Дай ему мой за­ячий тулуп».

— По­ми­луй, ба­тюш­ка Петр Ан­дре­ич!  — ска­зал Са­ве­льич.  — Зачем ему твой за­ячий тулуп? Он его про­пьет, со­ба­ка, в пер­вом ка­ба­ке.

— Это, ста­ри­нуш­ка, уж не твоя пе­чаль,  — ска­зал мой бро­дя­га,  — про­пью ли я или нет. Его бла­го­ро­дие мне жа­лу­ет шубу со сво­е­го плеча: его на то бар­ская воля, а твое хо­ло­пье дело не спо­рить и слу­шать­ся.

— Бога ты не бо­ишь­ся, раз­бой­ник!  — от­ве­чал ему Са­ве­льич сер­ди­тым го­ло­сом.  — Ты ви­дишь, что дитя еще не смыс­лит, а ты и рад его обо­брать про­сто­ты его ради. Зачем тебе бар­ский ту­луп­чик? Ты и не на­пя­лишь его на свои ока­ян­ные пле­чи­ща.

— Прошу не ум­ни­чать,  — ска­зал я сво­е­му дядь­ке,  — сей­час неси сюда тулуп.

— Гос­по­ди Вла­ды­ко!  — про­сто­нал мой Са­ве­льич.  — За­ячий тулуп почти но­ве­шень­кий! и добро бы кому, а то пья­ни­це ого­ле­ло­му!

Од­на­ко за­ячий тулуп явил­ся. Му­жи­чок тут же стал его при­ме­ри­вать. В самом деле тулуп, из ко­то­ро­го успел и я вы­рас­ти, был не­множ­ко для него узок. Од­на­ко он кое-как умуд­рил­ся и надел его, рас­по­ров по швам. Са­ве­льич чуть не завыл, услы­шав, как нитки за­тре­ща­ли. Бро­дя­га был чрез­вы­чай­но до­во­лен моим по­дар­ком. Он про­во­дил меня до ки­бит­ки и ска­зал с низ­ким по­кло­ном: «Спа­си­бо, ваше бла­го­ро­дие! На­гра­ди вас Гос­подь за вашу доб­ро­де­тель. Век не за­бу­ду ваших ми­ло­стей». Он пошел в свою сто­ро­ну, а я от­пра­вил­ся далее, не об­ра­щая вни­ма­ния на до­са­ду Са­ве­льи­ча, и скоро по­за­был о вче­раш­ней вьюге, о своем во­жа­том и о за­ячьем ту­лу­пе.

(А. С. Пуш­кин «Ка­пи­тан­ская дочка»)

— Где же во­жа­тый?  — спро­сил я у Са­ве­льи­ча.

«Здесь, ваше бла­го­ро­дие»,  — от­ве­чал мне голос свер­ху. Я взгля­нул на по­ла­ти и уви­дел чер­ную бо­ро­ду и два свер­ка­ю­щие глаза. «Что, брат, про­зяб?»  — «Как не про­зяб­нуть в одном ху­день­ком ар­мя­ке! Был тулуп, да что греха таить? за­ло­жил вечор у це­ло­валь­ни­ка: мороз по­ка­зал­ся не велик». В эту ми­ну­ту хо­зя­ин вошел с ки­пя­щим са­мо­ва­ром; я пред­ло­жил во­жа­то­му на­ше­му чашку чаю; мужик слез с по­ла­тей. На­руж­ность его по­ка­за­лась мне за­ме­ча­тель­на: он был лет со­ро­ка, росту сред­не­го, ху­до­щав и ши­ро­ко­плеч. В чер­ной бо­ро­де его по­ка­зы­ва­лась про­седь; живые боль­шие глаза так и бе­га­ли. Лицо его имело вы­ра­же­ние до­воль­но при­ят­ное, но плу­тов­ское. Во­ло­са были об­стри­же­ны в кру­жок; на нем был обо­рван­ный армяк и та­тар­ские ша­ро­ва­ры. Я под­нес ему чашку чаю; он от­ве­дал и по­мор­щил­ся. «Ваше бла­го­ро­дие, сде­лай­те мне такую ми­лость,  — при­ка­жи­те под­не­сти ста­кан вина; чай не наше ка­зац­кое питье». Я с охо­той ис­пол­нил его же­ла­ние. Хо­зя­ин вынул из став­ца штоф и ста­кан, по­до­шел к нему и, взгля­нув ему в лицо: «Эхе,  — ска­зал он,  — опять ты в нашем краю! От­ко­ле Бог при­нес?» Во­жа­тый мой миг­нул зна­чи­тель­но и от­ве­чал по­го­вор­кою: «В ого­род летал, ко­ноп­ли кле­вал; швыр­ну­ла ба­буш­ка ка­муш­ком  — да мимо. Ну, а что ваши?»

— Да что наши!  — от­ве­чал хо­зя­ин, про­дол­жая ино­ска­за­тель­ный раз­го­вор.  — Стали было к ве­чер­не зво­нить, да по­па­дья не велит: поп в го­стях, черти на по­го­сте.

«Молчи, дядя,  — воз­ра­зил мой бро­дя­га,  — будет дож­дик, будут и гриб­ки; а будут гриб­ки, будет и кузов. А те­перь (тут он миг­нул опять) за­ткни топор за спину: лес­ни­чий ходит. Ваше бла­го­ро­дие! за ваше здо­ро­вье!» При сих сло­вах он взял ста­кан, пе­ре­кре­стил­ся и выпил одним духом. Потом по­кло­нил­ся мне и во­ро­тил­ся на по­ла­ти.

Я ни­че­го не мог тогда по­нять из этого во­ров­ско­го раз­го­во­ра; но после уж до­га­дал­ся, что дело шло о делах Яиц­ко­го вой­ска, в то время толь­ко что усми­рен­но­го после бунта 1772 года. Са­ве­льич слу­шал с видом боль­шо­го не­удо­воль­ствия. Он по­смат­ри­вал с по­до­зре­ни­ем то на хо­зя­и­на, то на во­жа­то­го. По­сто­я­лый двор, или, по-та­мош­не­му, умет, на­хо­дил­ся в сто­ро­не, в степи, да­ле­че от вся­ко­го се­ле­ния, и очень по­хо­дил на раз­бой­ни­че­скую при­стань. Но де­лать было не­че­го. Нель­зя было и по­ду­мать о про­дол­же­нии пути. Бес­по­кой­ство Са­ве­льи­ча очень меня за­бав­ля­ло. Между тем я рас­по­ло­жил­ся но­че­вать и лег на лавку. Са­ве­льич ре­шил­ся убрать­ся на печь, хо­зя­ин лег на полу. Скоро вся изба за­хра­пе­ла, и я за­снул как уби­тый.

Проснув­шись по­ут­ру до­воль­но позд­но, я уви­дел, что буря утих­ла. Солн­це сияло. Снег лежал осле­пи­тель­ной пе­ле­ною на не­обо­зри­мой степи. Ло­ша­ди были за­пря­же­ны. Я рас­пла­тил­ся с хо­зя­и­ном, ко­то­рый взял с нас такую уме­рен­ную плату, что даже Са­ве­льич с ним не за­спо­рил и не стал тор­го­вать­ся по сво­е­му обык­но­ве­нию, и вче­раш­ние по­до­зре­ния из­гла­ди­лись со­вер­шен­но из го­ло­вы его. Я по­звал во­жа­то­го, бла­го­да­рил за ока­зан­ную по­мощь и велел Са­ве­льи­чу дать ему пол­ти­ну на водку. Са­ве­льич на­хму­рил­ся. «Пол­ти­ну на водку!  — ска­зал он,  — за что это? За то, что ты же из­во­лил под­вез­ти его к по­сто­я­ло­му двору? Воля твоя, су­дарь: нет у нас лиш­них пол­тин. Вся­ко­му да­вать на водку, так са­мо­му скоро при­дет­ся го­ло­дать». Я не мог спо­рить с Са­ве­льи­чем. День­ги, по моему обе­ща­нию, на­хо­ди­лись в пол­ном его рас­по­ря­же­нии. Мне было до­сад­но, од­на­ко ж, что не мог от­бла­го­да­рить че­ло­ве­ка, вы­ру­чив­ше­го меня если не из беды, то, по край­ней мере, из очень не­при­ят­но­го по­ло­же­ния. «Хо­ро­шо, - ска­зал я хлад­но­кров­но, если не хо­чешь дать пол­ти­ну, то вынь ему что-ни­будь из моего пла­тья. Он одет слиш­ком легко. Дай ему мой за­ячий тулуп».

— По­ми­луй, ба­тюш­ка Петр Ан­дре­ич!  — ска­зал Са­ве­льич.  — Зачем ему твой за­ячий тулуп? Он его про­пьет, со­ба­ка, в пер­вом ка­ба­ке.

— Это, ста­ри­нуш­ка, уж не твоя пе­чаль,  — ска­зал мой бро­дя­га,  — про­пью ли я или нет. Его бла­го­ро­дие мне жа­лу­ет шубу со сво­е­го плеча: его на то бар­ская воля, а твое хо­ло­пье дело не спо­рить и слу­шать­ся.

— Бога ты не бо­ишь­ся, раз­бой­ник!  — от­ве­чал ему Са­ве­льич сер­ди­тым го­ло­сом.  — Ты ви­дишь, что дитя еще не смыс­лит, а ты и рад его обо­брать про­сто­ты его ради. Зачем тебе бар­ский ту­луп­чик? Ты и не на­пя­лишь его на свои ока­ян­ные пле­чи­ща.

— Прошу не ум­ни­чать,  — ска­зал я сво­е­му дядь­ке,  — сей­час неси сюда тулуп.

— Гос­по­ди Вла­ды­ко!  — про­сто­нал мой Са­ве­льич.  — За­ячий тулуп почти но­ве­шень­кий! и добро бы кому, а то пья­ни­це ого­ле­ло­му!

Од­на­ко за­ячий тулуп явил­ся. Му­жи­чок тут же стал его при­ме­ри­вать. В самом деле тулуп, из ко­то­ро­го успел и я вы­рас­ти, был не­множ­ко для него узок. Од­на­ко он кое-как умуд­рил­ся и надел его, рас­по­ров по швам. Са­ве­льич чуть не завыл, услы­шав, как нитки за­тре­ща­ли. Бро­дя­га был чрез­вы­чай­но до­во­лен моим по­дар­ком. Он про­во­дил меня до ки­бит­ки и ска­зал с низ­ким по­кло­ном: «Спа­си­бо, ваше бла­го­ро­дие! На­гра­ди вас Гос­подь за вашу доб­ро­де­тель. Век не за­бу­ду ваших ми­ло­стей». Он пошел в свою сто­ро­ну, а я от­пра­вил­ся далее, не об­ра­щая вни­ма­ния на до­са­ду Са­ве­льи­ча, и скоро по­за­был о вче­раш­ней вьюге, о своем во­жа­том и о за­ячьем ту­лу­пе.

(А. С. Пуш­кин «Ка­пи­тан­ская дочка»)